Предзакатное солнце осыпало золотой пыльцой кромки белесых облаков, тихий вечер опускался на землю. Четверо мальчишек сидели на сваленных у забора бревнах. Они поджидали еще ребят, чтобы до сумерек поиграть в лапту. — Вон дядя Вася едет! — крикнул один из мальчиков, увидев показавшегося из-за угла соседней улицы мужчину, тянувшего за собой тачку с дровами. Дядя Вася вернулся с фронта в сорок третьем году. Левая нога была по колено ампутирована, и он сначала передвигался на костылях, а потом смастерил себе деревянный протез, пристегивал его ремнями к обрубку ноги и довольно бойко ходил с его помощью без костылей. Целыми днями он был занят делом: огородил двор деревянным забором, мастерил в сарайчике необходимые в хозяйстве скамейки-табуретки, смастерил тачку на деревянных, обитых железными шинами колесах и ездил с нею за дровами. Увидев дядю Васю, ребята спрыгнули с бревен, побежали навстречу и, уцепившись сзади за бревнышки, стали подталкивать тачку до самого двора. Не успели они еще закончить разгрузку дров, как из дома вышла Гордеевна, жена дяди Васи, крупная красивая женщина. В руках она держала миску с жареной плотвой. Каждому дала по рыбешке и с грустной улыбкой смотрела, как осторожно, стараясь сразу не проглотить, наслаждались мальчишки лакомством. Поглаживая стриженые головки, она спросила: — А где же Леня и Леша? Леня и Леша, шестилетние братья-близнецы, были сиротами. Отец их погиб под Москвой еще в начале войны, а мать в прошлом году подорвалась в лесу на мине, когда сворачивала в моток колючую проволоку, которой был опутан чуть ли не весь поселок. «Колючкой» люди огораживали свои дворы, так как деревянные изгороди были истоплены во время оккупации. — Так где же Леня и Леша? — уже с некоторой тревогой повторила вопрос Гордеевна. Мальчики опустили головы. Потом Жорик еле внятно пробормотал: — Они кнуровских гусей пасут. Дядька Савка обещал им по полбуханки хлеба в день давать, а дает по одной кукурузной лепешке. Они голодные… Красивое лицо Гордеевны пошло багровыми пятнами. — Ах он сволочь такая! Ну я ему покажу! Она решительной походкой направилась к дому Кнура, громко застучала кулаком в дощатые ворота. Вышел кругломорденький, с заметным брюшком мужчина. Спросил лениво: — Чего тебе? Женщина, еле сдерживая закипающие в груди чувства, заговорила: — Ты что ж это, Савелий, на детишках наживаться стал? Кто тебе позволил сирот эксплуатировать? — Я их кормлю… — попытался оправдаться Савелий, но Гордеевна его перебила: — Мы их всем миром кормим. Каждая баба лучший кусок от своих детей отрывает, чтобы сирот угостить, а ты… В батраки определил их. Какая ж ты сволочь! Чтоб сегодня же рассчитался с ними — хлебом, как обещал! И больше не трожь их! Гордеевна неторопливо пошла от ворот и услышала негромко сказанное ей вслед: — Раскомандовалась. Калекой своим командуй, голь несчастная. Женщина резко повернулась, гневно подступила к мужичонке: — Ах ты клоп, кровосос! Раздавила б, если б не брезговала… Да ты и ногтя моего Василия не стоишь! Что ты можешь? Только воровать на своем складе да требуху отращивать… Мужики воюют, гибнут, а ты… Леню и Лешу Гордеевна забрала к себе, так как их небольшая хатенка без хозяйского глаза сильно обветшала. Весна набирала силы, вселяла в людей надежды, что должны наконец кончиться голодные дни, тревожные ожидания с фронта. Поселок больше двух лет назад был освобожден от немцев: война громыхала где-то в Европе. Люди жили ожиданием конца войны. И все-таки весть о победе стала неожиданной. Женщины, дети, старики с ликующей радостью передавали ее друг другу. Люди будто впервые заметили яркую изумрудную зелень деревьев, бездонное голубое небо, расцветающие яблони в заметно поредевших садах. А вечером вся улица собралась в просторном доме Гордеевны. На длинный, специально для этого случая сколоченный дядей Васей стол каждый выкладывал принесенную снедь: сваренные «в мундире» картофелины, квашеную капусту, соленые огурцы, отварную свеклу, кукурузные лепешки. Хозяйка выставила огромную бутыль, именуемую «четвертью», с красным домашним вином. Уже хмельные от одного вида бутыли, женщины загалдели, не слушая и перебивая друг друга. Самая молодая из них, чернобровая и темноглазая Зоя, заглушая нестройный хор голосов, с отчаянной лихостью звонко выкрикнула: — Эх, бабы, и ты, Гордеевна, не осуждайте меня, если я уведу Василия. А что мне остается делать? До войны не успела выйти замуж, а сейчас где его возьмешь, мужика-то? Уведу… Дядя Вася поднялся из-за стола. Постучал деревяшкой в пол, призывая к тишине. — Вот что, женщины, хочу произнести два тоста. Первый, конечно, за победу, за нашу армию, за наших людей, в том числе и за вас, бабы. Все потянулись чокаться чашками, кружками, гранеными стаканами… Выпили, похрустели капусткой, закусили картофелинами, не снимая с нее кожуры. Хозяин, единственный мужчина в этой компании, снова поднялся, опять постучал деревянной ногой по полу. — А теперь, дорогие мои женщины, еще про одну нашу радость хочу сообщить вам. Решили мы с Екатериной Гордеевной усыновить Леню и Лешу. Не отдавать же их в детдом. Он повернулся и позвал стоящих у двери мальчиков: — Леня, Леша, идите сюда. Оба мальчугана сразу взобрались на колени к Гордеевне, счастливо оглядывая гостей светлыми глазенками. Леня, который считался старшим, потому что родился на несколько минут раньше Леши, посмотрел на Зою, улыбнулся и сказал: — Тетя Зоя, ты такая красивая. Мы с Лешкой решили: когда вырастем, то обязательно поженимся на тебе. Да, мама Катя? — поднял он глаза на Гордеевну. За столом долго смеялись, дружно одобряли усыновление сирот. Потом стали петь. В паузе между песнями Зоя обратились к хозяйке дома: — Гордеевна, спой свою… нашу «Катюшу». Гордеевна, не выпуская из объятий мальчиков, неторопливо и внимательно всех оглядев, запела: Расцветали яблони и груши, Поплыли туманы над рекой… Ее сильный густой голос без всякой натуги выплескивал песню из глубин души, и песне тесно было в комнате: она выливалась величественно в распахнутые окна, плыла над цветущими яблонями, над возрождающейся после войны землей, над высокими берегами Волги и Амура, Кубани и Дона… Ночь мягко окутывала землю, но где-то на востоке уже посветлело. Зарождался новый день. Начиналась новая жизнь… для Лени и Леши, для всех жителей поселка, для всего народа великой страны-победительницы. Лауреат премии имени Епистинии Степановой за 2013 год Предзакатное солнце осыпало золотой пыльцой кромки белесых облаков, тихий вечер опускался на землю. Четверо мальчишек сидели на сваленных у забора бревнах. Они поджидали еще ребят, чтобы до сумерек поиграть в лапту. — Вон дядя Вася едет! — крикнул один из мальчиков, увидев показавшегося из-за угла соседней улицы мужчину, тянувшего за собой тачку с дровами. Дядя Вася вернулся с фронта в сорок третьем году. Левая нога была по колено ампутирована, и он сначала передвигался на костылях, а потом смастерил себе деревянный протез, пристегивал его ремнями к обрубку ноги и довольно бойко ходил с его помощью без костылей. Целыми днями он был занят делом: огородил двор деревянным забором, мастерил в сарайчике необходимые в хозяйстве скамейки-табуретки, смастерил тачку на деревянных, обитых железными шинами колесах и ездил с нею за дровами. Увидев дядю Васю, ребята спрыгнули с бревен, побежали навстречу и, уцепившись сзади за бревнышки, стали подталкивать тачку до самого двора. Не успели они еще закончить разгрузку дров, как из дома вышла Гордеевна, жена дяди Васи, крупная красивая женщина. В руках она держала миску с жареной плотвой. Каждому дала по рыбешке и с грустной улыбкой смотрела, как осторожно, стараясь сразу не проглотить, наслаждались мальчишки лакомством. Поглаживая стриженые головки, она спросила: — А где же Леня и Леша? Леня и Леша, шестилетние братья-близнецы, были сиротами. Отец их погиб под Москвой еще в начале войны, а мать в прошлом году подорвалась в лесу на мине, когда сворачивала в моток колючую проволоку, которой был опутан чуть ли не весь поселок. «Колючкой» люди огораживали свои дворы, так как деревянные изгороди были истоплены во время оккупации. — Так где же Леня и Леша? — уже с некоторой тревогой повторила вопрос Гордеевна. Мальчики опустили головы. Потом Жорик еле внятно пробормотал: — Они кнуровских гусей пасут. Дядька Савка обещал им по полбуханки хлеба в день давать, а дает по одной кукурузной лепешке. Они голодные… Красивое лицо Гордеевны пошло багровыми пятнами. — Ах он сволочь такая! Ну я ему покажу! Она решительной походкой направилась к дому Кнура, громко застучала кулаком в дощатые ворота. Вышел кругломорденький, с заметным брюшком мужчина. Спросил лениво: — Чего тебе? Женщина, еле сдерживая закипающие в груди чувства, заговорила: — Ты что ж это, Савелий, на детишках наживаться стал? Кто тебе позволил сирот эксплуатировать? — Я их кормлю… — попытался оправдаться Савелий, но Гордеевна его перебила: — Мы их всем миром кормим. Каждая баба лучший кусок от своих детей отрывает, чтобы сирот угостить, а ты… В батраки определил их. Какая ж ты сволочь! Чтоб сегодня же рассчитался с ними — хлебом, как обещал! И больше не трожь их! Гордеевна неторопливо пошла от ворот и услышала негромко сказанное ей вслед: — Раскомандовалась. Калекой своим командуй, голь несчастная. Женщина резко повернулась, гневно подступила к мужичонке: — Ах ты клоп, кровосос! Раздавила б, если б не брезговала… Да ты и ногтя моего Василия не стоишь! Что ты можешь? Только воровать на своем складе да требуху отращивать… Мужики воюют, гибнут, а ты… Леню и Лешу Гордеевна забрала к себе, так как их небольшая хатенка без хозяйского глаза сильно обветшала. Весна набирала силы, вселяла в людей надежды, что должны наконец кончиться голодные дни, тревожные ожидания с фронта. Поселок больше двух лет назад был освобожден от немцев: война громыхала где-то в Европе. Люди жили ожиданием конца войны. И все-таки весть о победе стала неожиданной. Женщины, дети, старики с ликующей радостью передавали ее друг другу. Люди будто впервые заметили яркую изумрудную зелень деревьев, бездонное голубое небо, расцветающие яблони в заметно поредевших садах. А вечером вся улица собралась в просторном доме Гордеевны. На длинный, специально для этого случая сколоченный дядей Васей стол каждый выкладывал принесенную снедь: сваренные «в мундире» картофелины, квашеную капусту, соленые огурцы, отварную свеклу, кукурузные лепешки. Хозяйка выставила огромную бутыль, именуемую «четвертью», с красным домашним вином. Уже хмельные от одного вида бутыли, женщины загалдели, не слушая и перебивая друг друга. Самая молодая из них, чернобровая и темноглазая Зоя, заглушая нестройный хор голосов, с отчаянной лихостью звонко выкрикнула: — Эх, бабы, и ты, Гордеевна, не осуждайте меня, если я уведу Василия. А что мне остается делать? До войны не успела выйти замуж, а сейчас где его возьмешь, мужика-то? Уведу… Дядя Вася поднялся из-за стола. Постучал деревяшкой в пол, призывая к тишине. — Вот что, женщины, хочу произнести два тоста. Первый, конечно, за победу, за нашу армию, за наших людей, в том числе и за вас, бабы. Все потянулись чокаться чашками, кружками, гранеными стаканами… Выпили, похрустели капусткой, закусили картофелинами, не снимая с нее кожуры. Хозяин, единственный мужчина в этой компании, снова поднялся, опять постучал деревянной ногой по полу. — А теперь, дорогие мои женщины, еще про одну нашу радость хочу сообщить вам. Решили мы с Екатериной Гордеевной усыновить Леню и Лешу. Не отдавать же их в детдом. Он повернулся и позвал стоящих у двери мальчиков: — Леня, Леша, идите сюда. Оба мальчугана сразу взобрались на колени к Гордеевне, счастливо оглядывая гостей светлыми глазенками. Леня, который считался старшим, потому что родился на несколько минут раньше Леши, посмотрел на Зою, улыбнулся и сказал: — Тетя Зоя, ты такая красивая. Мы с Лешкой решили: когда вырастем, то обязательно поженимся на тебе. Да, мама Катя? — поднял он глаза на Гордеевну. За столом долго смеялись, дружно одобряли усыновление сирот. Потом стали петь. В паузе между песнями Зоя обратились к хозяйке дома: — Гордеевна, спой свою… нашу «Катюшу». Гордеевна, не выпуская из объятий мальчиков, неторопливо и внимательно всех оглядев, запела: Расцветали яблони и груши, Поплыли туманы над рекой… Ее сильный густой голос без всякой натуги выплескивал песню из глубин души, и песне тесно было в комнате: она выливалась величественно в распахнутые окна, плыла над цветущими яблонями, над возрождающейся после войны землей, над высокими берегами Волги и Амура, Кубани и Дона… Ночь мягко окутывала землю, но где-то на востоке уже посветлело. Зарождался новый день. Начиналась новая жизнь… для Лени и Леши, для всех жителей поселка, для всего народа великой страны-победительницы. Лауреат премии имени Епистинии Степановой за 2013 год
Расцветали яблони и груши…
Предзакатное солнце осыпало золотой пыльцой кромки белесых облаков, тихий вечер опускался на землю. Четверо мальчишек сидели на сваленных у забора бревнах. Они поджидали еще ребят, чтобы до сумерек поиграть в лапту