Продолжение. Начало здесь. Был еще целый ряд подобных постановлений «об оказании помощи»: не желая признать ошибок и уменьшить планы хлебозаготовок, власть забрала в декабре-январе у хозяйств Украины, Северного Кавказа и Нижнего Поволжья даже семена, а потом «щедро» возвращала под 10-процентную накрутку посевной материал. Иначе здесь нечего было бы убирать летом 1933 года. Например, постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 25 февраля 1933 г. «О семенной помощи колхозам и совхозам Украины и Северного Кавказа» с фарисейской вводной частью: «Ввиду того, что неблагоприятные условия летом 1932 года в ряде районов Украины и Северного Кавказа привели к потере части урожая, вследствие чего колхозы и совхозы степной полосы Украины и некоторых районов Северного Кавказа (Кубань) не смогли обеспечить себя полностью семенами для весеннего сева, Совнарком СССР и ЦК ВКП(б) постановляют…». И Северному Кавказу выделили очередные 15300 тысяч пудов, в том числе колхозам — 12400 тысяч. С 15 по 19 февраля 1933 года в Москве прошел всесоюзный съезд колхозников-ударников. Как сообщала 14 февраля тимашевская районная газета «Колхозное знамя», делегатом от Тимашевского района поехал товарищ Жохов из коммуны «Всемирная дружба». 19 февраля на съезде выступил Сталин, заявивший: «Главные трудности уже пройдены, а те трудности, которые стоят перед вами, не стоят даже того, чтобы серьезно разговаривать». Озвучил, что коллективизация «не менее 20 миллионов бедняков спасла от нищеты и разорения»: ранее они, мол, жили впроголодь, а теперь в колхозах стали людьми обеспеченными. А закончил свою речь словами: «Но это только первый шаг. Первое наше достижение на пути колхозного строительства… В чем же состоит… второй шаг? Он состоит в том, чтобы поднять колхозников еще выше. Он состоит в том, чтобы сделать всех колхозников зажиточными. Да, товарищи, зажиточными». На фоне масштабного голодомора, замалчиваемого властями, это звучало кощунственно. Сталинская политпропаганда слова о зажиточности подхватила и понесла. Тот съезд был странным: во-первых, напоминал пир во время чумы, пляску на костях; во-вторых, — по очередности. Ведь подобные партийно-советские форумы шли «снизу вверх», сначала в районах и областях, потом в Москве. А здесь непонятный, на первый взгляд, «зигзаг». После всесоюзного съезда под лозунгами «Добьем классового врага! Сломим кулацкий саботаж!» началась подготовка районных «съездов колхозников-ударников». В Тимашевском районе его провели 22 февраля 1933 года, и один из разделов принятого обращения так и назывался: «Сломить кулацкий саботаж, добить классового врага, укрепить колхозы!». А 24—27 февраля в Ростове прошел краевой съезд колхозников-ударников, на котором Шеболдаев говорил «о той суровой школе, которую прошли колхозы и весь край в нынешнем году». Делегатов отбирали из числа активистов, заслуживших доверие партии, и власть наставляла их, чем заняться весной 1933 года. Выступил тогда в Ростове перед «ударниками» и Калинин, заявивший о провокаторских действиях кулака: «В станицах Северного Кавказа, и в особенности на Кубани, мы встретились со всем разнообразием способов этой борьбы, которая здесь приняла более острые формы. Почему на Кубани этих врагов больше, чем на другой части территории Советского Союза? Для вас, конечно, понятно. Для честного колхозника Кубани в этом нет ничего удивительного и страшного. Мы знаем, что кулак на Кубани чрезвычайно силен и мощен, что на Кубани очень много старых землевладельцев и старых верных слуг царизма. Эти люди понимают, что укрепление колхозного строя, и в особенности организационно-хозяйственное укрепление колхозов, которое под руководством партии и Советского правительства проводят колхозники, с каждым годом удаляют все дальше и дальше их надежду на возврат к старому. А ведь эта мысль — надежда на возврат к старому — их не оставляет. О ней напоминает им в своих письмах, газетах заграничная белогвардейщина». Не мешало бы историкам раздобыть черновые стенограммы выступлений на этих съездах. Неужели там не прозвучал ни один голос о царящем в стране голоде? Тому, что тогда печатали в газетах, верить надо с оглядкой, так как существовала партийная практика: после выступлений докладчики корректировали стенограммы своих выступлений, не стеснялись вычеркивать одни фразы и слова и вписывать другие. Да и цензура не дремала. А в это же самое время в станицах, откуда зерно вымели подчистую, продовольственная ситуация все обострялась, начались голодные смерти. Отмечалось, что ОГПУ запретило органам загс и врачам указывать причиной смерти голод, вот и придумывались иные причины массовой смертности. В станице Тимошевской в январе 1933 года регистрировалась повышенная смертность старшего поколения, причем даже 50-летним причиной смерти записывали старческую дряхлость, например, колхозникам Грачову Афанасию Трофимовичу и Пустоветову Алексею Ивановичу. В феврале массово стали умирать и дети, но причины смерти писали такие: «неизвестно», «недоразвитие» (даже у 6—10-летних!), например, у Жданова Парфентия Аврамовича и Мороз Петра Федосовича. Начали «неизвестно» от чего умирать семьями: 24 февраля скончались Тыщенко Нина (3 года), Вера (6 лет) и Екатерина (10 лет). В марте уже стали писать причинами смерти «истощение», «дегенеративные изменения». Голодная смерть косила людей до августа. Если за предыдущие годы средний уровень зарегистрированных смертей равнялся 250, то в 1933-м зарегистрирована 681 смерть, причем, зарегистрированы были далеко не все смертные случаи. Если в январе 1933 года смертность еще равнялась уровню предыдущих годов, то в феврале она превысила аналогичный уровень в три раза, в марте — в семь, в апреле — в четыре, в мае — в пять, в июне-августе — в два раза. Это лишний раз подтверждает, что продовольственная помощь шла не всем, а лишь активу и тем, кто работал в колхозах. Те, кто ослаб и не мог работать, а также единоличники, обрекались на голодную смерть. Так вот и победил в нашей стране колхозный строй. В Медведовской массовая смертность детей началась в феврале 1933 года. Средний уровень предыдущих годов был превышен более чем в четыре раза. Причинами смерти указывались «расстройство питания», «острый катар кишок», «воспаление почек». Лишь у пятерых из 161 умерших записано «истощение». В марте аналогичный уровень смертности возрос в семь раз, в апреле — почти вчетверо, в мае, июне — более чем втрое, в июле — в два раза. Если в 1930 году в Медведовской было зарегистрировано 366 смертей, в 1931-м — 485, в 1932-м — 551, то в 1933-м — 1170, а в 1934-м — 215. Факты смерти в 1933 году также были зарегистрированы далеко не все. Во-первых, регистрация нужна была власти, а не народу, во-вторых, немало семей вымерло полностью и некому оказалось оформлять бумагами такие смертные случаи. Умерших в 1933 году регистрировали в станичном загсе вплоть до 1937 года, когда стали уточнять списки старых похозяйственных книг в связи с всесоюзной переписью населения. Вот и Тараненко Евтихий Васильевич зарегистрировал 8 апреля 1936 года своих детей: Веру, умершую в 2,5 года 13 марта 1933 года; Василия, 3-х лет и 8 месяцев, умершего 13 марта 1933 года; Меланию, 6 лет, умершую 20 марта 1933 года; и Владимира, 8 лет; — «умерли от голоду». А Щербак В.С. написал 14 мая 1936 г. заявление с просьбой зарегистрировать смерть своей жены Агрипины Федоровны, «так как она оказалась пропущена по книге записей о смерти за 1933 год, умерла 5 мая…». Александр Тараненко, подполковник в отставке, краевед Продолжение здесь.
Продолжение. Начало здесь.
Был еще целый ряд подобных постановлений «об оказании помощи»: не желая признать ошибок и уменьшить планы хлебозаготовок, власть забрала в декабре-январе у хозяйств Украины, Северного Кавказа и Нижнего Поволжья даже семена, а потом «щедро» возвращала под 10-процентную накрутку посевной материал. Иначе здесь нечего было бы убирать летом 1933 года.
Например, постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 25 февраля 1933 г. «О семенной помощи колхозам и совхозам Украины и Северного Кавказа» с фарисейской вводной частью: «Ввиду того, что неблагоприятные условия летом 1932 года в ряде районов Украины и Северного Кавказа привели к потере части урожая, вследствие чего колхозы и совхозы степной полосы Украины и некоторых районов Северного Кавказа (Кубань) не смогли обеспечить себя полностью семенами для весеннего сева, Совнарком СССР и ЦК ВКП(б) постановляют…». И Северному Кавказу выделили очередные 15300 тысяч пудов, в том числе колхозам — 12400 тысяч.
С 15 по 19 февраля 1933 года в Москве прошел всесоюзный съезд колхозников-ударников. Как сообщала 14 февраля тимашевская районная газета «Колхозное знамя», делегатом от Тимашевского района поехал товарищ Жохов из коммуны «Всемирная дружба». 19 февраля на съезде выступил Сталин, заявивший: «Главные трудности уже пройдены, а те трудности, которые стоят перед вами, не стоят даже того, чтобы серьезно разговаривать». Озвучил, что коллективизация «не менее 20 миллионов бедняков спасла от нищеты и разорения»: ранее они, мол, жили впроголодь, а теперь в колхозах стали людьми обеспеченными. А закончил свою речь словами: «Но это только первый шаг. Первое наше достижение на пути колхозного строительства… В чем же состоит… второй шаг? Он состоит в том, чтобы поднять колхозников еще выше. Он состоит в том, чтобы сделать всех колхозников зажиточными. Да, товарищи, зажиточными».
На фоне масштабного голодомора, замалчиваемого властями, это звучало кощунственно. Сталинская политпропаганда слова о зажиточности подхватила и понесла.
Тот съезд был странным: во-первых, напоминал пир во время чумы, пляску на костях; во-вторых, — по очередности. Ведь подобные партийно-советские форумы шли «снизу вверх», сначала в районах и областях, потом в Москве. А здесь непонятный, на первый взгляд, «зигзаг». После всесоюзного съезда под лозунгами «Добьем классового врага! Сломим кулацкий саботаж!» началась подготовка районных «съездов колхозников-ударников». В Тимашевском районе его провели 22 февраля 1933 года, и один из разделов принятого обращения так и назывался: «Сломить кулацкий саботаж, добить классового врага, укрепить колхозы!». А 24—27 февраля в Ростове прошел краевой съезд колхозников-ударников, на котором Шеболдаев говорил «о той суровой школе, которую прошли колхозы и весь край в нынешнем году».
Делегатов отбирали из числа активистов, заслуживших доверие партии, и власть наставляла их, чем заняться весной 1933 года. Выступил тогда в Ростове перед «ударниками» и Калинин, заявивший о провокаторских действиях кулака: «В станицах Северного Кавказа, и в особенности на Кубани, мы встретились со всем разнообразием способов этой борьбы, которая здесь приняла более острые формы. Почему на Кубани этих врагов больше, чем на другой части территории Советского Союза? Для вас, конечно, понятно. Для честного колхозника Кубани в этом нет ничего удивительного и страшного. Мы знаем, что кулак на Кубани чрезвычайно силен и мощен, что на Кубани очень много старых землевладельцев и старых верных слуг царизма. Эти люди понимают, что укрепление колхозного строя, и в особенности организационно-хозяйственное укрепление колхозов, которое под руководством партии и Советского правительства проводят колхозники, с каждым годом удаляют все дальше и дальше их надежду на возврат к старому. А ведь эта мысль — надежда на возврат к старому — их не оставляет. О ней напоминает им в своих письмах, газетах заграничная белогвардейщина».
Не мешало бы историкам раздобыть черновые стенограммы выступлений на этих съездах. Неужели там не прозвучал ни один голос о царящем в стране голоде? Тому, что тогда печатали в газетах, верить надо с оглядкой, так как существовала партийная практика: после выступлений докладчики корректировали стенограммы своих выступлений, не стеснялись вычеркивать одни фразы и слова и вписывать другие. Да и цензура не дремала.
А в это же самое время в станицах, откуда зерно вымели подчистую, продовольственная ситуация все обострялась, начались голодные смерти. Отмечалось, что ОГПУ запретило органам загс и врачам указывать причиной смерти голод, вот и придумывались иные причины массовой смертности.
В станице Тимошевской в январе 1933 года регистрировалась повышенная смертность старшего поколения, причем даже 50-летним причиной смерти записывали старческую дряхлость, например, колхозникам Грачову Афанасию Трофимовичу и Пустоветову Алексею Ивановичу.
В феврале массово стали умирать и дети, но причины смерти писали такие: «неизвестно», «недоразвитие» (даже у 6—10-летних!), например, у Жданова Парфентия Аврамовича и Мороз Петра Федосовича.
Начали «неизвестно» от чего умирать семьями: 24 февраля скончались Тыщенко Нина (3 года), Вера (6 лет) и Екатерина (10 лет). В марте уже стали писать причинами смерти «истощение», «дегенеративные изменения». Голодная смерть косила людей до августа. Если за предыдущие годы средний уровень зарегистрированных смертей равнялся 250, то в 1933-м зарегистрирована 681 смерть, причем, зарегистрированы были далеко не все смертные случаи.
Если в январе 1933 года смертность еще равнялась уровню предыдущих годов, то в феврале она превысила аналогичный уровень в три раза, в марте — в семь, в апреле — в четыре, в мае — в пять, в июне-августе — в два раза. Это лишний раз подтверждает, что продовольственная помощь шла не всем, а лишь активу и тем, кто работал в колхозах. Те, кто ослаб и не мог работать, а также единоличники, обрекались на голодную смерть. Так вот и победил в нашей стране колхозный строй.
В Медведовской массовая смертность детей началась в феврале 1933 года. Средний уровень предыдущих годов был превышен более чем в четыре раза. Причинами смерти указывались «расстройство питания», «острый катар кишок», «воспаление почек». Лишь у пятерых из 161 умерших записано «истощение».
В марте аналогичный уровень смертности возрос в семь раз, в апреле — почти вчетверо, в мае, июне — более чем втрое, в июле — в два раза.
Если в 1930 году в Медведовской было зарегистрировано 366 смертей, в 1931-м — 485, в 1932-м — 551, то в 1933-м — 1170, а в 1934-м — 215. Факты смерти в 1933 году также были зарегистрированы далеко не все. Во-первых, регистрация нужна была власти, а не народу, во-вторых, немало семей вымерло полностью и некому оказалось оформлять бумагами такие смертные случаи.
Умерших в 1933 году регистрировали в станичном загсе вплоть до 1937 года, когда стали уточнять списки старых похозяйственных книг в связи с всесоюзной переписью населения. Вот и Тараненко Евтихий Васильевич зарегистрировал 8 апреля 1936 года своих детей: Веру, умершую в 2,5 года 13 марта 1933 года; Василия, 3-х лет и 8 месяцев, умершего 13 марта 1933 года; Меланию, 6 лет, умершую 20 марта 1933 года; и Владимира, 8 лет; — «умерли от голоду».
А Щербак В.С. написал 14 мая 1936 г. заявление с просьбой зарегистрировать смерть своей жены Агрипины Федоровны, «так как она оказалась пропущена по книге записей о смерти за 1933 год, умерла 5 мая…».
Александр Тараненко,
подполковник в отставке, краевед