Смерть ходила за забором тихо-тихо, чтобы не спугнули до поры, когда станет окончательно поздно. Да и потом, когда все открылось и не было смысла таиться дальше, себя не обнаружила: никто не заголосил, не забился в истерике, не закричал тем страшным криком, по которому безошибочно диагностируется беда. Однако что-то внутри подсказывало: это случилось опять. Тихие квартиранты Могильный холодок скверного предчувствия гоню прочь. Ерунда, все там нормально. Подумаешь, какие-то люди во дворе. Наверное, рейд. Ведь в такие семьи, где много детей и ни одного папы (очередной мамин друг — не в счет), где, кажется, все несчастливы и никто никого не любит, где постоянно ноет самый младший, но уже выучившийся материться малец, — часто приходят с рейдами. Квартиранты… С тех пор как хозяин соседнего дома свел счеты с жизнью (через повешение, как пишут в протоколах), они здесь меняются часто. Эти (уже можно писать «были») не лучше и не хуже других, разве что слишком уж тихие. Я вообще думаю: мнение, что неблагополучные семьи слышно за версту из-за шумных пьянок-гулянок — не более чем расхожее заблуждение. Это так называемые нормальные: если уж провожают сына в армию или справляют юбилей — то с размахом, так, чтобы все соседи были в курсе событий. А тут другое: тихо пьют — со стороны и не догадаешься, тихо варятся в собственной неустроенности, тихо суют голову в петлю. Вот и прежний хозяин дома был тихим, и новая жиличка, мама четверых детей, — тоже. Говорила с домочадцами почти шепотом, особо не показывалась на глаза, так что молодую женщину я ни разу толком не видела. А приходить к очередным соседям с пудингом знакомиться, как в американских фильмах, не в местных традициях. Повезло На дереве за сараем ее нашел сожитель, поздним вечером вернувшийся с работы. Самый маленький спал в доме, старший сын, похоже, только вернулся с улицы, девчонок-тенейджерок нигде не наблюдалось. — Говорят, ей сегодня как раз деньги на карточку упали, вот и выпивали с подругами, — делится информацией соседка у калитки нехорошего дома, где уже собралась небольшая толпа.— И как только решилась, ведь сама сирота, а теперь и своих детей сиротами сделала. Пока оперативники проводят следственные действия, сотрудники ОПДН решают судьбу детей. Самому младшему повезло, у пацаненка обнаруживается бабушка по отцу, которого, по словам той же соседки, уже в живых нет. Судьба старших неясна и туманна. Есть ли им куда деваться, пока непонятно. «Допилась», — шипит кто-то в толпе, сочувствия в голосе — ноль. Знакомые погибшей строят версии случившегося, договариваются до криминальной, мол, не все тут чисто, ругают полицию, которая, по их мнению, уехала, не достаточно порасследовав. — Не знаете, ее сегодня заберут? — спрашивает женщина девушку из полиции, попутно рассуждая на тему, кто будет хоронить погибшую и откуда понесут — родных-то, почитай, нет. Детей увозят туда, где о них позаботятся, и только за телом никак не едут. Люди потихоньку расходятся, звенящий неуют сентябрьского вечера вспарывает гудок электровоза: душно, тревожно, муторно. Дома как вазы Заснуть не получается. Мучают вопросы. Почему они это делают, в какой момент запускается программа самоуничтожения, можно ли это предвидеть? От мыслей, что, возможно, именно я была к ней ближе всего, когда задумывалось непоправимое, становится тошно. Прокручиваю в голове вечер, стараясь определить, в какой именно промежуток времени затаившийся до срока ночной кошмар выполз из тени, можно ли было что-то почувствовать, уловить? Ответов не находится, как и в тот прошлый раз, когда это случилось с соседом. Рассвет, такой бесстрастный в своем жизнеутверждающем великолепии, облегчения не приносит. Осеннее солнце как ни в чем не бывало залило светом и тот самый дом, и двор, где забытые всеми играли щенок и котенок, не зная, что уже ничьи. Дверь распахнута, калитка тоже. Отмеченный бедою кров снова готов принимать будущих жильцов, словно цветочная ваза, из которой вытащили увядший букет, заменив его новыми, пока еще живыми цветами.[[SAKURA{«type»:»thumb»,»id»:32837,»alt»:»»}]]Смерть ходила за забором тихо-тихо, чтобы не спугнули до поры, когда станет окончательно поздно. Да и потом, когда все открылось и не было смысла таиться дальше, себя не обнаружила: никто не заголосил, не забился в истерике, не закричал тем страшным криком, по которому безошибочно диагностируется беда. Однако что-то внутри подсказывало: это случилось опять. Тихие квартиранты Могильный холодок скверного предчувствия гоню прочь. Ерунда, все там нормально. Подумаешь, какие-то люди во дворе. Наверное, рейд. Ведь в такие семьи, где много детей и ни одного папы (очередной мамин друг — не в счет), где, кажется, все несчастливы и никто никого не любит, где постоянно ноет самый младший, но уже выучившийся материться малец, — часто приходят с рейдами. Квартиранты… С тех пор как хозяин соседнего дома свел счеты с жизнью (через повешение, как пишут в протоколах), они здесь меняются часто. Эти (уже можно писать «были») не лучше и не хуже других, разве что слишком уж тихие. Я вообще думаю: мнение, что неблагополучные семьи слышно за версту из-за шумных пьянок-гулянок — не более чем расхожее заблуждение. Это так называемые нормальные: если уж провожают сына в армию или справляют юбилей — то с размахом, так, чтобы все соседи были в курсе событий. А тут другое: тихо пьют — со стороны и не догадаешься, тихо варятся в собственной неустроенности, тихо суют голову в петлю. Вот и прежний хозяин дома был тихим, и новая жиличка, мама четверых детей, — тоже. Говорила с домочадцами почти шепотом, особо не показывалась на глаза, так что молодую женщину я ни разу толком не видела. А приходить к очередным соседям с пудингом знакомиться, как в американских фильмах, не в местных традициях. Повезло На дереве за сараем ее нашел сожитель, поздним вечером вернувшийся с работы. Самый маленький спал в доме, старший сын, похоже, только вернулся с улицы, девчонок-тенейджерок нигде не наблюдалось. — Говорят, ей сегодня как раз деньги на карточку упали, вот и выпивали с подругами, — делится информацией соседка у калитки нехорошего дома, где уже собралась небольшая толпа.— И как только решилась, ведь сама сирота, а теперь и своих детей сиротами сделала. Пока оперативники проводят следственные действия, сотрудники ОПДН решают судьбу детей. Самому младшему повезло, у пацаненка обнаруживается бабушка по отцу, которого, по словам той же соседки, уже в живых нет. Судьба старших неясна и туманна. Есть ли им куда деваться, пока непонятно. «Допилась», — шипит кто-то в толпе, сочувствия в голосе — ноль. Знакомые погибшей строят версии случившегося, договариваются до криминальной, мол, не все тут чисто, ругают полицию, которая, по их мнению, уехала, не достаточно порасследовав. — Не знаете, ее сегодня заберут? — спрашивает женщина девушку из полиции, попутно рассуждая на тему, кто будет хоронить погибшую и откуда понесут — родных-то, почитай, нет. Детей увозят туда, где о них позаботятся, и только за телом никак не едут. Люди потихоньку расходятся, звенящий неуют сентябрьского вечера вспарывает гудок электровоза: душно, тревожно, муторно. Дома как вазы Заснуть не получается. Мучают вопросы. Почему они это делают, в какой момент запускается программа самоуничтожения, можно ли это предвидеть? От мыслей, что, возможно, именно я была к ней ближе всего, когда задумывалось непоправимое, становится тошно. Прокручиваю в голове вечер, стараясь определить, в какой именно промежуток времени затаившийся до срока ночной кошмар выполз из тени, можно ли было что-то почувствовать, уловить? Ответов не находится, как и в тот прошлый раз, когда это случилось с соседом. Рассвет, такой бесстрастный в своем жизнеутверждающем великолепии, облегчения не приносит. Осеннее солнце как ни в чем не бывало залило светом и тот самый дом, и двор, где забытые всеми играли щенок и котенок, не зная, что уже ничьи. Дверь распахнута, калитка тоже. Отмеченный бедою кров снова готов принимать будущих жильцов, словно цветочная ваза, из которой вытащили увядший букет, заменив его новыми, пока еще живыми цветами.