Смерть ходила за забором тихо-тихо, чтобы не спугнули до поры, когда станет окончательно поздно. Да и потом, когда все открылось и не было смысла таиться дальше, себя не обнаружила: никто не заголосил, не забился в истерике, не закричал тем страшным криком, по которому безошибочно диагностируется беда. Однако что-то внутри подсказывало: это случилось опять. Тихие квартиранты Могильный холодок скверного предчувствия гоню прочь. Ерунда, все там нормально. Подумаешь, какие-то люди во дворе. Наверное, рейд. Ведь в такие семьи, где много детей и ни одного папы (очередной мамин друг — не в счет), где, кажется, все несчастливы и никто никого не любит, где постоянно ноет самый младший, но уже выучившийся материться малец, — часто приходят с рейдами. Квартиранты… С тех пор как хозяин соседнего дома свел счеты с жизнью (через повешение, как пишут в протоколах), они здесь меняются часто. Эти (уже можно писать «были») не лучше и не хуже других, разве что слишком уж тихие. Я вообще думаю: мнение, что неблагополучные семьи слышно за версту из-за шумных пьянок-гулянок — не более чем расхожее заблуждение. Это так называемые нормальные: если уж провожают сына в армию или справляют юбилей — то с размахом, так, чтобы все соседи были в курсе событий. А тут другое: тихо пьют — со стороны и не догадаешься, тихо варятся в собственной неустроенности, тихо суют голову в петлю. Вот и прежний хозяин дома был тихим, и новая жиличка, мама четверых детей, — тоже. Говорила с домочадцами почти шепотом, особо не показывалась на глаза, так что молодую женщину я ни разу толком не видела. А приходить к очередным соседям с пудингом знакомиться, как в американских фильмах, не в местных традициях. Повезло На дереве за сараем ее нашел сожитель, поздним вечером вернувшийся с работы. Самый маленький спал в доме, старший сын, похоже, только вернулся с улицы, девчонок-тенейджерок нигде не наблюдалось. — Говорят, ей сегодня как раз деньги на карточку упали, вот и выпивали с подругами, — делится информацией соседка у калитки нехорошего дома, где уже собралась небольшая толпа.— И как только решилась, ведь сама сирота, а теперь и своих детей сиротами сделала. Пока оперативники проводят следственные действия, сотрудники ОПДН решают судьбу детей. Самому младшему повезло, у пацаненка обнаруживается бабушка по отцу, которого, по словам той же соседки, уже в живых нет. Судьба старших неясна и туманна. Есть ли им куда деваться, пока непонятно. «Допилась», — шипит кто-то в толпе, сочувствия в голосе — ноль. Знакомые погибшей строят версии случившегося, договариваются до криминальной, мол, не все тут чисто, ругают полицию, которая, по их мнению, уехала, не достаточно порасследовав. — Не знаете, ее сегодня заберут? — спрашивает женщина девушку из полиции, попутно рассуждая на тему, кто будет хоронить погибшую и откуда понесут — родных-то, почитай, нет. Детей увозят туда, где о них позаботятся, и только за телом никак не едут. Люди потихоньку расходятся, звенящий неуют сентябрьского вечера вспарывает гудок электровоза: душно, тревожно, муторно. Дома как вазы Заснуть не получается. Мучают вопросы. Почему они это делают, в какой момент запускается программа самоуничтожения, можно ли это предвидеть? От мыслей, что, возможно, именно я была к ней ближе всего, когда задумывалось непоправимое, становится тошно. Прокручиваю в голове вечер, стараясь определить, в какой именно промежуток времени затаившийся до срока ночной кошмар выполз из тени, можно ли было что-то почувствовать, уловить? Ответов не находится, как и в тот прошлый раз, когда это случилось с соседом. Рассвет, такой бесстрастный в своем жизнеутверждающем великолепии, облегчения не приносит. Осеннее солнце как ни в чем не бывало залило светом и тот самый дом, и двор, где забытые всеми играли щенок и котенок, не зная, что уже ничьи. Дверь распахнута, калитка тоже. Отмеченный бедою кров снова готов принимать будущих жильцов, словно цветочная ваза, из которой вытащили увядший букет, заменив его новыми, пока еще живыми цветами.[[SAKURA{«type»:»thumb»,»id»:32837,»alt»:»»}]]Смерть ходила за забором тихо-тихо, чтобы не спугнули до поры, когда станет окончательно поздно. Да и потом, когда все открылось и не было смысла таиться дальше, себя не обнаружила: никто не заголосил, не забился в истерике, не закричал тем страшным криком, по которому безошибочно диагностируется беда. Однако что-то внутри подсказывало: это случилось опять. Тихие квартиранты Могильный холодок скверного предчувствия гоню прочь. Ерунда, все там нормально. Подумаешь, какие-то люди во дворе. Наверное, рейд. Ведь в такие семьи, где много детей и ни одного папы (очередной мамин друг — не в счет), где, кажется, все несчастливы и никто никого не любит, где постоянно ноет самый младший, но уже выучившийся материться малец, — часто приходят с рейдами. Квартиранты… С тех пор как хозяин соседнего дома свел счеты с жизнью (через повешение, как пишут в протоколах), они здесь меняются часто. Эти (уже можно писать «были») не лучше и не хуже других, разве что слишком уж тихие. Я вообще думаю: мнение, что неблагополучные семьи слышно за версту из-за шумных пьянок-гулянок — не более чем расхожее заблуждение. Это так называемые нормальные: если уж провожают сына в армию или справляют юбилей — то с размахом, так, чтобы все соседи были в курсе событий. А тут другое: тихо пьют — со стороны и не догадаешься, тихо варятся в собственной неустроенности, тихо суют голову в петлю. Вот и прежний хозяин дома был тихим, и новая жиличка, мама четверых детей, — тоже. Говорила с домочадцами почти шепотом, особо не показывалась на глаза, так что молодую женщину я ни разу толком не видела. А приходить к очередным соседям с пудингом знакомиться, как в американских фильмах, не в местных традициях. Повезло На дереве за сараем ее нашел сожитель, поздним вечером вернувшийся с работы. Самый маленький спал в доме, старший сын, похоже, только вернулся с улицы, девчонок-тенейджерок нигде не наблюдалось. — Говорят, ей сегодня как раз деньги на карточку упали, вот и выпивали с подругами, — делится информацией соседка у калитки нехорошего дома, где уже собралась небольшая толпа.— И как только решилась, ведь сама сирота, а теперь и своих детей сиротами сделала. Пока оперативники проводят следственные действия, сотрудники ОПДН решают судьбу детей. Самому младшему повезло, у пацаненка обнаруживается бабушка по отцу, которого, по словам той же соседки, уже в живых нет. Судьба старших неясна и туманна. Есть ли им куда деваться, пока непонятно. «Допилась», — шипит кто-то в толпе, сочувствия в голосе — ноль. Знакомые погибшей строят версии случившегося, договариваются до криминальной, мол, не все тут чисто, ругают полицию, которая, по их мнению, уехала, не достаточно порасследовав. — Не знаете, ее сегодня заберут? — спрашивает женщина девушку из полиции, попутно рассуждая на тему, кто будет хоронить погибшую и откуда понесут — родных-то, почитай, нет. Детей увозят туда, где о них позаботятся, и только за телом никак не едут. Люди потихоньку расходятся, звенящий неуют сентябрьского вечера вспарывает гудок электровоза: душно, тревожно, муторно. Дома как вазы Заснуть не получается. Мучают вопросы. Почему они это делают, в какой момент запускается программа самоуничтожения, можно ли это предвидеть? От мыслей, что, возможно, именно я была к ней ближе всего, когда задумывалось непоправимое, становится тошно. Прокручиваю в голове вечер, стараясь определить, в какой именно промежуток времени затаившийся до срока ночной кошмар выполз из тени, можно ли было что-то почувствовать, уловить? Ответов не находится, как и в тот прошлый раз, когда это случилось с соседом. Рассвет, такой бесстрастный в своем жизнеутверждающем великолепии, облегчения не приносит. Осеннее солнце как ни в чем не бывало залило светом и тот самый дом, и двор, где забытые всеми играли щенок и котенок, не зная, что уже ничьи. Дверь распахнута, калитка тоже. Отмеченный бедою кров снова готов принимать будущих жильцов, словно цветочная ваза, из которой вытащили увядший букет, заменив его новыми, пока еще живыми цветами.
По ту сторону света
Смерть ходила за забором тихо-тихо, чтобы не спугнули до поры, когда станет окончательно поздно