— Ты за мной? — спросил он.
Нет, — покачала она головой. — Еще рано. Я пришла сказать, чтобы ты не печалился и не падал духом.
— Все прошло, — сказал Тимофей, — уже не так больно, как в первое время… примирился уж… Все смертны. А я, Катюша, работаю так же, как и при тебе… Ты ведь болела долго, а я по хозяйству, как обычно… Много-то не сделаешь на костылях, но управляюсь, как могу.
— Болит спина, как и раньше?
— Болит, зоренька моя, болит. Проснусь иногда утром и лежу вот так, как сейчас, и боли вроде нет, и все хорошо, каждая клеточка отдыхает. Ну, думаю, отпустило, переделаю сегодня все… Лежу, только думаю, с чего начать. У меня же, ты знаешь, сколько незаконченных дел. Брался за многое, а много ли сделал? Один двигатель чего стоит…
Так ты идею своего вечного двигателя до сих пор в голове держишь?
— Ну, ты скажешь, вечного…. В природе такого нет.
— А я его всю жизнь вечным называла… потому как ты с самой первой нашей встречи о нем говорил.
— Что было, то было, — улыбнулся Тимофей, закидывая ладони под голову и глядя в потолок голубыми, как небеса, широко открытыми глазами. — Я эту идею всю жизнь в голове вынашивал. Четко вижу каждый винтик, каждый болтик, канальчики, трубопроводы: вот этот для топлива, этот для газа, емкость для удержания тепловой энергии, силопровод к колесам. И сейчас, Катерина, я как никогда близок к тому, чтобы воплотить свою идею в жизнь! Мне только помощник нужен. Я вот подумал… Да. Это когда тебя хоронили… Встретил я Латусина — механика. Ты его знаешь. Он сейчас на пенсии, живет один в югославском общежитии. Дети его в отъезде. Я его приглашу ко мне жить. И работать будем вместе. Материалы, запасные части, все у меня есть. Сынок тоже поможет. К токарю, правда, придется обратиться. Так заплатим, чего уж… Я, думаю, мы сделаем с Иваном этот двигатель с КПД — 62%. У нас почти не будет потерь энергии!
Лицо Тимофея осветилось радостью, он сделал попытку подняться, но острая боль в пояснице вернула его в постель.
— Вот так всегда, — печально сказал он. — Только подумаешь, размечтаешься, а реальность поставит все на место, возвращает тебя на землю.
— Раньше тебе надо было заняться двигателем. Чертежи разработать, все просчитать, сделать опытный образец. — Катерина с печальной улыбкой погладила ладонь мужа. — А ты все занят был. Работал иногда в трех местах. Здесь-то, я помню, на кирпичном заводе предложил идею тройной разгрузки и двойную выгоду от такой реконструкции; на котельной еще дежурил, плитку эту гипсовую по вечерам изготавливал. Где уж заниматься было вечным двигателем! Вот наша жизнь с тобой была как цепочка в этом двигателе. Все у нас крутилось и бежало, иногда не по нашей воле. Вспомни хотя бы, как мы ехали в Узбекистан с Украины. Молодые были совсем, только поженились.
— Да, Катерина, да! Помню. Ты со мною проделала такой путь! Семнадцать суток мы добирались с тобой до места! Помнишь наш старенький «Москвич», который приходилось то и дело ремонтировать в дороге? Я ж всю ходовую отладил, а клапана не посмотрел, и пришлось делать капитальный ремонт в Красноводске, после того как на пароме переправились через Каспий из Баку.
— Все-таки в Фергану мы приехали на поезде…
— А не было ж тогда асфальтированной дороги через пустыню! Машину пришлось грузить в Байрам-Али на платформу. Но прежде мы увязли в песках… — Тимофей задумался, вспоминая это событие. — Я до сих пор помню, как ты толкала машину, когда она утонула в песке. Барханы вокруг, знойный ветер, палящее солнце в зените, и ты в белом платье с синими такими горошинами и с саперной лопаткой в руке.
Он замолчал, вглядываясь в картину совсем еще недалекого прошлого. Его память хорошо сохранила это необычное путешествие, в котором была первая яркая любовь к женщине, к жизни и стремление к какой-то заманчивой, неясной ему цели. В тот момент казалось, что нет такой преграды, которую он не смог бы преодолеть. Вот и тогда, когда они поняли, что не смогут сами вытянуть машину из зыбучего песка, то вышли на такыр — твердую возвышенную площадку из глины — и оттуда, оглядевшись, увидели округлую войлочную юрту метрах в ста от дороги. Они направились к ней просить о помощи.
В тени юрты, скрестив по-турецки, крест-накрест, ноги, сидел белобородый старец в цветной тюбетейке на бритой и вытянутой, как дыня, голове. Черная большая папаха лежала сбоку у его ног.
— Ассалам аллейкум, — поздоровался Тимофей, слегка поклонившись.
— Аллейкума салам, — отозвался старец, жестом приглашая их присесть рядом с ним на серый коврик из верблюжьей шерсти.
Его внук, мальчик лет шести, вынес из юрты большую пиалу холодного верблюжьего чала, которым они с наслаждением утолили жажду.
Старик объяснил им, что бессмысленно ехать вперед на такой машине.
— Ехать надо на верблюд, — указал он на стадо, пасшееся неподалеку. — Нога не вязнет в песках. Воды не надо. До Чарджоу только на верблюд.
Потом он позвал старшего сына, который отдыхал в юрте. Кряжистый загорелый парень, черноглазый, черноволосый, при них ловко вскочил на коня, привязанного неподалеку, и, улюлюкнув, погнал его к стаду верблюдов. И через некоторое время на веревке подогнал одногорбого к застрявшей машине. Используя его как буксир, они вытянули «Москвич» на твердую дорогу и вернулись в Байрам-Али.
— Я помню еще, как ты делал дирижабль, — обратила Катерина к нему светлое лицо, прервав его воспоминания. — Чуть дом не взорвал…
Тимофей повернул голову, приподнялся и посмотрел на нее. Память переключилась на другое. В действительности он делал не дирижабль, а аэростат, но, конструируя, невольно перешел к идее летательного аппарата, который мог бы двигаться в воздухе посредством перераспределения давления газа в специальной камере. Тогда он все это вычертил на листочках, произвел расчеты, но тут в журнале «Юный техник» прочитал, что какой-то школьник уже получил патент на это изобретение. До сих пор горько и обидно.
— Да, да, я помню, помню, — прошептал он, снова опускаясь на ложе, и слеза холодной каплей пробежала по щеке. — Для него нужен был водород, и я получил его путем электролиза. Зажег спичку, и смесь взорвалась. У меня ничего не вышло!
— Ты не плачь, успокойся, — сказала Катерина. — Все равно мы прожили жизнь не напрасно. Человек не может все схватить в одной жизни. Если бы тебе дали целых три, то, может быть, тогда ты чего-нибудь успел…. А если внимательно посмотреть, то сделано нами с тобой немало… Взять хотя бы дома…
— Да, — оживился Тимофей, вытирая теплыми ладонями серебристые капельки слез. — Действительно, я построил три дома. Один в Украине, другой в Узбекистане, а третий здесь, на родине своей — Кубани… Ведь это самое главное в жизни каждого — отчий дом! Все идет от него! И мы все разные от того, какой он, этот дом, какие в нем комнаты, обстановка, атмосфера. Много еще зависит от состояния двора, прилежащих улиц, деревьев, которые растут на них и, еще от соседей, которые живут с тобой рядом. Надо, чтобы жила любовь в твоем сердце к дому, к месту, в котором ты живешь, чтобы тебя тянуло к твоей родине, в какой бы точке земного шара ты ни находился. Это самое дорогое в жизни, это — счастье!
— Да, ты прав, Тима. Как много здесь, в доме, сделано нашими руками, несмотря на то что мы были уже больны… — Катерина помолчала, отвернувшись. — Помнишь, как мы три года жили в подвале, когда нам пришлось бежать из Узбекистана после развала Советского Союза?
— Помню, зоренька моя…
— И как ты пробурил скважину прямо в нем, чтобы не ходить далеко за водой?
— Помню, но потом она забилась.
— Два, три ведра и сейчас наберется.
— Это так, — кивнул Тимофей. — Все ты помнишь, Катерина.
— Помню, мой Леонардо, помню. Я все помню, а самое главное то, о чем ты меня просил.
— Не понял…
— О детях! О наследниках: «Помру, мол, и некому будет оставить все это». Своих-то детей у нас с тобой не было….
Тимофей взглянул в начинающее бледнеть лицо жены.
— Что правда, то правда…. Думал, что я первым уйду, а получилось вот как… А дети славные! Как ты умудрилась их разглядеть, когда забирала из детдома совсем маленьких?! Мы ж всем соседям говорили, что это наши, родные, тобою рожденные, — засмеялся Тимофей. — И никто ведь не усомнился! — хлопнул он ладонями по коленкам и радостно посмотрел в лицо жены. — Спасибо тебе, родная моя! Вскормила, вспоила. Хоть денег нам и не хватило на их образование, но все вышли в люди. Сынок, видишь, дровец наготовил и угнал в дальний рейс. Дальнобойщик, получает прилично. А дочка каждый день приходит, обед готовит, навещает, не забывает меня, хотя ей трудно с двумя детьми. Попробуй-ка и за мужем усмотреть, за мной, да за детьми. Внучка Настенька — та шалунья, уже большая, а внучок малой, не ходит еще, но видно уже, что смышленый. Радость, Катерина! И все благодаря тебе. Жаль, что ушла рано, тоже бы порадовалась… — и Тимофей склонил голову. Скупые мужские слезы опять побежали у него из глаз, и он прикрыл их руками. А когда отнял их, Катерины уже не было в комнате, лишь по занавеске пробегала едва заметная дрожь, словно легкий ветерок просачивался через закрытую дверь.
Тимофей, превозмогая боль, вскинул тело, опуская ноги вниз с кровати. Рукою подтянул костыли с локотками. Оперся и рывком поставил себя на ноги. Опираясь на ручки, подвесил тело, убирая боль в пояснице. Осторожно передвигаясь, вышел на крыльцо.
Малиновое солнце поднималось из-за леса, освещая его чуть согнутую фигуру, короткие седые волосы, простое, изрезанное мелкими, добрыми морщинками лицо с небесного цвета голубыми глазами, устремленными вдаль, к горизонту.
Постучала за лесом электричка….так…так…так…так. Промелькнула зеленой змейкой. Все стихло.
Образ покойной жены все еще стоял перед глазами Тимофея; слезы все текли и текли у него из глаз, и он даже не смахивал их. А из окружающего пространства, через всю эту благодать, раскинувшуюся повсюду: через серый, скинувший листву лес, через малиновое солнце, чистый, словно хрусталь, воздух, над ослепительно белым, лежащим на равнине снегом, громко прошептывалась мысль: «Вечный двигатель — это дети и внуки наши, это добрые дела и вечное творчество, пронесенное через всю жизнь, и КПД у этого двигателя — сто процентов!».
Автор Петр СЕМЕНОВ
