День приема, объявленный в рамках всеобщей акции, клонился к закату. Алексей Петрович, еще вчера бывший просто Лешей, вздохнул с заметным облегчением. Никто в его пока еще маленький кабинет с крошечной приемной, где обитала помощница Зиночка, не постучался — и слава Богу! На должность его назначили совсем недавно, и Алексею не хотелось оплошать перед начальством в свой первый же личный прием граждан.
«Кажется, обошлось!», — думал молодой чиновник, поглядывая на часы, предсказывающие скорый конец волнениям. Он уже предвкушал мамины тефтели, ожидавшие его дома в компании бабушкиных «пирижкив з потрибкою».
Бабуля — родной человек, очень гордилась продвижением любимого внука по службе и при случае хвалилась перед подругами.
— Мий унучек у админисрацци роблет! — говорила она, вгоняя Алексея в краску.
— В админисТрациИ, бабушка, сколько раз повторять!? — кипел «унучек».
— А я шо кажу? В админисрацци! — гнула свое бабуля.
Пока Алексей думал о пирожках, дверь приоткрылась.
— К вам посетительница, — доложила Зиночка, пропуская вперед грузную даму с недовольным выражением лица, одетую, впрочем, благообразно.
Генриетта Федоровна Овечкина, легко пробивавшая мощной грудью любые двери, сходу оценила «жертву» на троечку и, не дав хозяину кабинета опомниться, рухнула на колени. Не обращая внимания на протесты опешившего от такого поворота событий Алексея, дама заявила, что любое дело привыкла начинать с молитвы. Сложив ладони и закатив глаза, она стала просить у высших сил просветления для начальника этого кабинета, дабы он отнесся к ее проблемам с пониманием. Завывания Генриетты Федоровны были слышны и в приемной, где сама не своя сидела испуганная Зиночка. Помощница была уверена, что никакая это не молитва. Она нутром чувствовала — прямо в эту минуту на них с Алешей (как она про себя называла молодого босса) наводят порчу.
— Пусть эти лю-ю-ю-ди, что сидят в высоких кабине-е-е-тах, будут ко мне благоскло-о-о-о-нны и отдадут все-е-е, что мне причитается по законам кармы, и все, что у меня взя-я-я-ли, — завывала Генриетта.
Поднимаясь с колен, она быстро добавила: «Воистину так, кто «за» — поднимите руки».
Алексей дернул было рукой и, досадуя, что чуть не попался на уловку хитрой бабы, взбесился:
— Что вы здесь устроили, у нас светское мероприятие, и нечего тут…
Не обращая на крики никакого внимания, Генриетта Федоровна, предварив просьбу детальным описанием своего трудного жизненного пути, выдала:
— Поскольку я растеряла на вредных работах все свое здоровье и даже перенесла сложнейшую операцию, то считаю, что мне должны вернуть все, что мне причитается. И день, когда это должно произойти, уже близко. Я вас предупредила!
— Чего же вы конкретно просите? — стараясь сохранять спокойствие спросил Алексей, понимая, что имеет дело с надекватным человеком.
— А я ничего не прошу, — гордо ответила Овечкина, передавая тем временем секретарше длинный список всего, что ей должны, с указанием даты исполнения. — Я вас — ПРЕДУПРЕЖДА-А-А-Ю!
Когда за просительницей закрылась дверь, Алексей понял, что попал. Пока Зиночка жгла свечку и дрожащими руками кропила углы святой водой, Алексей изучал список, самым скромным в котором была починка крыши в доме просительницы. Сроку Овечкина отводила две недели, после чего (по закону кармы) грозилась отослать жалобу начальству, а то и в Москву, — самому Жириновскому. И это, с тоской думал Алексей, будут его последние две недели в этом кресле.
Дома бабуля сразу заметила, что внук вернулся с работы темнее ночи.
— Тю! Найшов за що пырыживать, — заметила она, выслушав историю с Овечкиной.
Здраво рассудив, бабушка заявила, что раз лично он, Алексей, у Овечкиной ничего не брал, то значит, и возвращать ему нечего. А кто брал, так пусть вернет, раз такая карма.
— Обыйдытся, плюнь! — сказала бабуля, снимая со сковородки очередную партию пирожков
Две недели прошли в страхе и сомнениях. Алексей каждый день заглядывал в канцелярию — не было ли какого письма? А ну как Овечкина и вправду жалобу накатает! Успокаивали его только бабушкины слова, потому как он не помнил случая, чтобы та ошиблась. Вот сказала, что не дождется его Светка из армии, — так и вышло. Посоветовала не открывать вклад в Кидалабанке, и точно — через месяц банк лишили лицензии. Похоже, и в этот раз не ошиблась — время шло, но никто не вызывал Алексея на ковер, не отписывал никаких жалоб для подготовки ответа и вообще ничего такого не происходило. Однако ж, Алексей решил поставить в этом деле точку, и на другой день после отведенного Овечкиной срока (когда все взятое должно было к ней вернуться) пошел к жалобщице домой. «Надо с ней как-то договориться, чтобы не писала хотя бы в Москву», — размышлял Алексей Петрович, поворачивая в проулок, ведущий к старенькому, но еще крепкому дому Генриетты Федоровны, доставшемуся ей в наследство от родителей.
— Так нет же ее, еще вчера в больницу увезли, — просветила Алексея соседка, встретившаяся у калитки. — Рецидив случился — вернулась межпозвоночная грыжа, а ведь все три года после операции никаких проблем не было. Видать, из-за нервного расстройства заболела.
Заметив его крайнее изумление, пояснила, что нервное расстройство у Генриетты Федоровны случилось не иначе, как из-за брата. Поскольку вчера к ней вернулась не только грыжа, но и родной братец, освободившийся досрочно из мест лишения свободы. «Заявился не один, а с подругой — хамовитой дамочкой с наглыми глазами» ,— не преминула добавить соседка».
Родственник потребовал от сестры причитавшиеся ему по закону полдома, поскольку намерен с новоявленной супружницей строить крепкую ячейку общества.
— И надо ж такому случится — прям самой не верится, — тараторила соседка, — в этот же день собака, которую Генриетта завела в лесопополосу и привязала там еще месяц тому назад, тоже вернулась.
Как выяснилось, первым делом псина накинулась на бывшую хозяйку, искусав ту до крови.
Что еще вернулось Генриетте Федоровне, Алексей выяснять дальше не стал. «А бабуля моя, однако, опять права оказалась», — размышлял он по пути домой, дивясь такому повороту событий. Ничего не поделаешь — закон кармы.
Рассказы тимашевских писателей — Сундучок, Золотая середина
